Осенний вальс

— Жиробас, вставай же! — услышал Вася, как будто из тумана, голос Любезного, и в ту же секунду сознание его прояснилось. Он лежал на спине в луже, и холодная грязная жижа, затекая через ворот ватника, приятно охлаждала натёртую и изъеденную паразитами кожу шеи и верха спины.

Любезный приглашающе протянул ему ствол противотанкового ружья. Схватившись рукой за ледяное дуло, Вася окончательно пришёл в себя. «Вот ведь как неудачно поскользнулся», — подумал он, поправляя шлем. Старинная каска времен великой войны в очередной раз спасла ему жизнь. Если бы не она — прямо затылком о неразорвавшийся снаряд. В прошлый раз о неё срикошетил летящий на излёте осколок.

— Жиробас, шевели булками, нас ждать никто не будет. Ровно в два начнут жрать и через пять минут ничего не останется.

Вася вспомнил, что они идут в бункер есть горячий борщ, и его голодный и больной желудок сразу же требовательно заурчал. В сухом рту даже выделилась слюна. Он мечтательно харкнул густой смесью слюны и крови и поковылял вслед за Любезным.

Сегодня в штабе Шестой народной бригады свободной обороны получили гуманитарку с континента. Василия и Любезного как ветеранов — как-никак уже третью осень на линии разграничения партизанят — пригласили по этому поводу на обед.

— Капитан, смотри, пушист на дереве висит, — сказал Вася.

Любезный обернулся и со злым лицом сказал:

— Тысячу раз тебе говорил, не называй меня капитаном, по фамилии и тем более по имени. Для тебя, как и для всех, я Любезный. А пушиста я ещё минуту назад заметил.

Они молча двинулись дальше, приближаясь к краю леса, где, зацепившись парашютом за дерево, висел мёртвый десантник. Он был свежий и походил на новогоднюю игрушку, неподвижно застывшую на ёлке. В чистой новой форме, в блестящих ботинках. И только аккуратная дыра на груди немного портила картину.

— Должно быть, у него есть табак, — буркнул Любезный, доставая нож.

Вася сел на землю, посмотрел на парашютиста и решил, что, скорее всего, тот не курил.

В чёрной осенней луже отразилось его бледное худое лицо с впалыми щёками, и он в очередной раз подумал о нелепости давать позывные по противоположным качествам. При росте более двух метров он, Жиробас, весил не больше 60 килограммов.

Тем временем Любезный уже по-обезьяньи ловко взобрался по трупу десантника и перерезал одну за другой стропы парашюта.

За секунду до того как тело упало на землю, Любезный успел с него спрыгнуть. Он тщательно обшарил карманы убитого, сваливая всё найденное в кучу. Сигарет не было.

Василий тем временем расшнуровывал ботинки парашютиста. Размер был пиндосовский, непонятный — одежду, оружие и амуницию Унитарии поставляли союзники из разных стран. Под ботинками обнаружились шерстяные носки.

Василий с радостью стащил свои промокшие изорванные ботинки, снял носки и обнажил мертвецки белые давно не видевшие солнечного света ноги с пожелтевшими ногтями.

Даже Любезный не смог спокойно вынести этого зрелища и с отвращением сплюнул, отвернувшись. Он приближался к концу осмотра: потрошил сумку парашютиста. Помимо обычного сухпайка, ракетницы и аптечки в ней была металлическая фляга.

Любезный открутил крышечку, вдохнул запах содержимого и констатировал: коньяк.

— Третьим буду, — раздался где-то рядом хриплый уверенных голос.

— Жорес, подползай, — не оборачиваясь, ответил Любезный.

От кустов под деревом в пяти метрах от них отделился силуэт в маскхалате, украшенном осенней листвой.

Жорес тоже долгожитель зоны разграничения. Говорят, он был здесь с самого начала, ещё до того как началась война.

Жорес двигался всегда очень медленно и осторожно и оттого был малозаметен на местности. Его любимым орудием был подствольный противопехотный гранатомёт. Ходили слухи, что он плохо видит и всегда стреляет из него по слуху по навесной траектории из укрытий. И потому неуловим и до сих пор жив.

— У тебя есть табак? — обратился к Жоресу Любезный.

— Ты же знаешь, я не курю.

— Ну мало ли, может, закурил с горя, — неприятным смехом рассмеялся Любезный.

Жорес порылся в личных вещах десантника, забрав себе фото симпатичной девушки из его бумажника и лицензию на вождение автомобиля.

По всей видимости, это был доброволец. Когда дул сильный ветер, силовики периодически сбрасывали их с транспортного самолёта для зачистки зоны от партизан, только никакого практического толка в этом не было. Большую часть из них расстреливали ещё в воздухе, а тех, кто приземлился, ждала ещё более незавидная судьба.

Впрочем, со стороны зоны свободной обороны тоже частенько предпринимались бесполезные попытки прорыва. В основном в них участвовали начитавшиеся всякой ерунды в интернете молодые романтики с континента. Иногда, правда, на некоторых направлениях действовали профи, у которых за плечами было по несколько горячих точек. Они работали в глубине территории силовиков по ночам, нападая на артиллерийские расчёты и малочисленные блокпосты. Со временем эти псы войны становились известными военными преступниками, одновременно прописываясь в зоне на вечные времена: возвращение на континент было невозможно, так как объявленные в международный розыск подлежали выдаче международному суду. Жиробас с Любезным были из их числа.

Пили из горла небольшими глотками по кругу.

Василий ощутил, как тепло волна за волной охватило сначала туловище, а потом от центра живота очень медленно стало распространяться к конечностям.

Через некоторое время он осознал, что вновь ощущает свои ноги. Да-да, теперь в ступнях чувствовалось приятное покалывание и он даже мог шевелить пальцами. Вечно мокрые холодные ноги сейчас были в шерстяных носках и новых ботинках. И все благодаря десантнику, который лежал рядом и с некоторым изумлением смотрел стеклянными голубыми глазами в свинцовое серое небо.

 Через три-четыре минуты двухсотграммовая фляга кончилась. Вдали раздался пронзительный гудок маневрового паровоза.

Любезный повеселел, на его суровом пожелтевшем лице появилось что-то типа румянца.

— Я вот одного в этой войне не пойму, Жиробас, — сказал он, выковыривая ногтем мизинца что-то из зубов. — Война идёт уже десятый год, конфликт то горит, то тлеет, а шахты все это время работают, уголь по железке постоянно идёт в Унитарию.

— Если уголь не будет идти, на какие деньги ополчение оружие закупать будет? — оживился Жорес, — да и Унитарии это выгодно, она же его дальше в Европу перепродаёт.

— Ты что думаешь, Жиробас, ты же вроде как профессором был, до того как автобус с беженцами подорвал на мосту? — поинтересовался Любезный.

— Думаю, надо поле переходить, пока состав идёт. После прохода товарняка они всё время из тяжёлых миномётов утюжить начинают. А по факту торговля углём целям войны никак не противоречит. Война нужна руководству Унитарии. Они к власти пришли благодаря этой войне и, скорее всего, долго не продержатся, если она кончится.

— А континенту-то она зачем?

— Во-первых, для демонстрации, к чему свободные выборы приводят. Не хотите содержать вертикаль, хотите демократии — будет вам тогда анархия с придурками во главе страны, как в Унитарии. Во-вторых, пока боевые действия идут, Унитарию не пустят в военный альянс стран Атлантиды. Ну а в философском смысле...

В серое небо взвилась красная сигнальная ракета. Это означало, что состав с углём прошёл и через десять минут на нейтралке закончится перемирие.

— Чего-то мне сегодня из леска выходить неохота, — прохрипел Жорес. — Возьмите там на меня гуманитарки, если будет чего интересного.

Жиробас и Любезный двинули вдвоём по траншее. Вскоре лес кончился. По полю от речки, которая была где-то внизу, стелился густой туман, в глубине то здесь, то там виднелись силуэты подбитой техники. Обычно здесь нужно было пригибаться: местность хорошо простреливалась снайперами, но сейчас в тумане можно было спокойно идти в полный рост.

Приятная гибкость от выпитого стала проходить, и у Василия мучительно заныли суставы: артрит был результатом постоянного переохлаждения и плохого питания.

— Жиробас, так что ты там про философский смысл говорил? — спросил Любезный.

— Война нужна не только для того, чтобы показывать её по телевидению, но и чтобы люди, которые все это смотрят, активно вырабатывали негативную энергию. Эта энергия питает...

Неудержимая сила внезапно бросила Василия на Любезного, и в ту же секунду раздался мощный взрыв, наполнивший голову Васи вибрирующим звоном. «Ещё одна контузия», — подумал Василий, упав на спину. Сверху, словно чёрный снег, падали комья земли. Время замедлилось, и ему казалось, что они будут падать вечно.

Через какое-то время над ним нависло недоброе лицо Любезного. Он что-то говорил, но звон в ушах, который теперь стал гулом, не давал услышать слова.

Василий почувствовал, как по спине разливается волнами приятное тепло, гул стал немного тише, и Василий стал разбирать слова Любезного или же смог понимать их по губам.

Это был первый раз, когда Любезный стал и вправду любезным:

Вскоре прогремел целый каскад мощных разрывов 120-миллиметровых мин. Ни одна из них не попала в траншею, достаточно глубокую в этом месте. Осколки и взрывная волна проходили верхом. В открытые глаза Василия снова сыпались с неба комья земли, ему опять показалось, что это чёрный снег. И тут он отчётливо понял, что это последние мгновения его жизни. Он увидел это в глазах Любезного. И вправду, через секунду раздался нарастающий свист падающей сверху прямо на них мины и все оборвалось.

Наступили тишина и темнота, но Василий не успел осмыслить своё положение в этом чёрном вакууме.

***

Василий очнулся в маленьком душном помещении. Страшно болела голова и шумело в ушах. Он был полностью выбит из колеи и дезориентирован. «Где я? Где капитан? Что случилось?» — все эти мысли буравили мозг и оставались без ответа. Вместо него он услышал спокойный ровный голос сидящего за столом человека.

— Ну что, голубчик, как самочувствие? — сказано было участливо и тепло, но это совершенно не вязалось со спартанской обстановкой кабинета и с камуфляжной формой с погонами майора. Самой неподходящей деталью был автоматический пистолет Стечкина, лежавший на столе майора рядом с открытым планшетом.

«Контрразведка Унитарии, — мысленно сделал вывод Василий. — Я в плену, как-то уцелел после взрыва, а они меня подобрали, когда проводили очередную зачистку. Подлечили, теперь будут потрошить».

— Если вам угодно так думать, считайте, что вы в плену у Унитарии, уважаемый Василий Петрович, — прочитал мысли камуфляжный собеседник. — Хотя я не знаю, понравится ли Вам то, как и откуда вы сюда попали. Когда все узнаете…

— Узнаю что?

— Про ваше участие в проекте «Осенний вальс».

— Какой еще на хрен вальс? Я танцевать не умею и не люблю. — Василий вздохнул и явственно ощутил под гимнастёркой сдавливающие грудь бинты. «Подлечили малость и накачали наркотиками», — подумал он

— Ты два дня платиумного аккаунта получил. Снял номер в гостинице в десяти минутах от дома, на работе взял два отгула в счёт прошлых переработок, а жене сказал, что летишь в командировку в Красноярск, местный филиальный зоопарк в IT-инфраструктуру корпорации принимать.

— Какой платиновый аккаунт? — не понял Василий.

— Платиновый аккаунт в игре, в шутере, — ответил майор. — Ты, что, не понимаешь, что ты сейчас в виртуальной реальности?

Василий посмотрел на свои ногти, равномерно забитые черной въевшейся грязью, и ему показалось, что когда-то он понимал значение этих слов.

— Сказал, что в командировку в Красноярск, — продолжил майор, — потому что оттуда Пашка на прошлой неделе приехал и привёз кедровые орешки в мешочке, которые ты и намеревался подарить своей мымре. На всём экономишь.

Хозяин помещения сплюнул на пол, пошевелил угли в металлической печке и, не вставая с места, спросил:

— Ну что глазами хлопаешь, вспомнил теперь, дурья башка?

Василий отрицательно покачал головой.

Хотя в сознании и проплыли какие-то отдельные воспоминания, целостной картины не было. Он огляделся по сторонам и понял, что они находятся в землянке. Причем, судя по атрибутам, обитатели землянки не были силовиками из Унитарии. Значит, своя контрразведка, — догадался Василий.

Майор разочарованно затушил окурок в пепельнице, сделанной из гильзы снаряда:

— А возиться с тобой неохота. Время сейчас военное, недетское. Придётся расстрелять, наверное, — он вопросительно поднял бровь.

— За что расстрелять, как? — удивился Василий.

— За измену, по решению реввоентройки. Выведем тебя сейчас в поле — и тю-тю.

Он закурил новую сигарету и как будто бы подобрел, перейдя вновь на снисходительно-ласковое обращение:

— И не надо делать вид, что вы не знаете, за что. Вы ведь артиллерии Унитарии сигналы фонариком посылали…Прошу вас, сознайтесь, иначе будет поздно.

Василий молчал.

Следователь опять помрачнел и, пустив в лицо Василию струю дыма, зло спросил:

— Ты, что, дурак? — Не в твоих интересах сейчас шутить. Тебе только что сказали: ты в гостинице в шлеме виртуальной реальности лежишь и получаешь острые ощущения от военных действий на нейтральной территории. Псом войны себя ощущаешь.

Сейчас мы тебя расстреляем, пока ты шлем не снял, и, когда придёт время освобождать номер, администратор гостиницы тебя в бессознательном состоянии найдёт. Скорая помощь, больница, там твоей супруге объяснят — кома, надежд немного. Виртуальная реальность в сочетании с психоделиками не так уж редко даёт такой результат.

Год поваляешься в больнице, а там, когда страховка кончится, жена даст согласие на отключение. Ты не поверишь, но один день в палате на искусственном обеспечении в овощном состоянии стоит дороже, чем пятизвёздочный отель в Доминикане. Тёща даже рада будет! Даю тебе полминуты…

Выждав какое-то время, майор снял чёрную трубку старинного телефонного аппарата:

— Алло, Женя, буди расстрельную команду и тройку ко мне гони. Как там они, не нажрались ещё? Ну пусть подтягиваются тогда, предателя на нейтралке выявили в районе моста. Да, под позывным Жиробас работал. Передавал Унитарии данные о движении поездов.

До Василия почему-то только сейчас дошло, что его собираются расстрелять за предательство.

— Я ведь не передавал данные Унитарии и вообще не понимаю, что случилось. После того как снарядом в траншее накрыло, ничего не помню.

Следователь одобрительно кивнул.

— Все так говорят, — сказал он, придвинув к себе стечкин.

Вскоре дверь в землянку распахнулась, наполнив помещение свежим холодным воздухом.

— Ну что ж, вам пора на выход, — сказал следователь, — не смею больше задерживать.

— Постойте, — нервно сказал Василий, вставая. Только что вы сказали, что физически я нахожусь в гостинице, а это лишь виртуальная реальность. Как же вы можете меня расстрелять?

— Очень просто, сейчас ты отправишься за черту, откуда ещё никто не возвращался.

Конвойный дёрнул Василия за рукав, и он больно обжег локоть о раскалённую трубу печки-буржуйки.

В лесу пахло грибами и мхом. Шли молча, было очень тихо. Только палая листва шуршала под ногами.

Василий тупо смотрел на широкую спину и бритый белобрысый затылок идущего впереди конвойного. Сзади шли ещё двое и члены тройки.

Лес внезапно кончился. Конвойный остановился у кучи земли, которая возвышалась над сухой осенней травой. Василий догадался, что за ней приготовленная для него яма.

Конвойные выстроились в ряд напротив Василия. Перпендикулярно к ним расположилась тройка Реввоенсуда.

Василий хотел сказать, что он здесь совершенно ни при чём, что его взяли случайно. Никаких секретов он не знает и поэтому не может их передать Унитарии, что он вообще никого нe знает по ту сторону нейтральной полосы. Но лица у членов трибунала излучали такое равнодушие... И Василий подумал все это только про себя.

— Я вот одного не пойму, — сказал он вслух, — неужели вам вот так легко безвинного человека расстреливать?

— Осуждённый, у вас есть последняя возможность избежать выполнения приговора, — выплюнув папиросу изо рта, сказал один из членов тройки. — Признайте свою вину, и у вас будет целый месяц, чтобы подготовить информацию о сообщниках. Кто знает, если все пойдёт хорошо, возможно, вам заменят расстрел каторгой.

— Василий посмотрел ему прямо в глаза и ответил «нет».

Член тройки махнул рукой, и конвоиры неожиданно быстро вскинули винтовки.

Грянул выстрел.

***

— Вы можете отпустить шар, — сказал мужчина немного за сорок с добрыми, но цепкими голубыми глазами.

Первое, на что обратил внимание Василий, — это чувство комфорта. Температура воздуха была оптимальной. Он сидел в удобном кожаном кресле, на нём была сухая одежда, ткань приятно прилегала к коже, на которой не было никаких нарывов. В организме не было ни малейшей боли или чувства дискомфорта. Каждой клеточкой тела он ощущал сытость, бодрость и здоровую энергию. И было совершенно очевидно, что никто не собирается его расстреливать.

— Положите шар обратно на подушечку, — повторил мужчина, — ну же, вы меня понимаете?

Василий ощутил, что в покоящейся на столе правой руке он держит слегка вибрирующий внутри чёрный прохладный шар.

Он опустил шар на бархатную подушечку и увидел нанесённую на него белую цифру «8».

Все сразу стало на свои места.

Он мгновенно вспомнил, что сидящий напротив мужчина — это подполковник ФСБ Алексей Олексенко, несколько минут назад он попросил его взять в руку чёрный шар и закрыть глаза.

Олексенко уловил его замешательство и сказал с напускным энтузиазмом:

— Вижу, вы хорошо окунулись в смоделированную ситуацию.

Василий посмотрел на наручные часы и недоумённо спросил:

— У нас с вами собеседование на 17:00 было назначено, а сейчас 17:15. Как такое возможно? Мне показалось, что я там полдня на какой-то войне провел, а потом меня ещё и расстрелять хотели...

— Во-первых, не собеседование, а интервью. Во-вторых, в чём-то мы не только не отстаём, но и далеко опережаем вероятного противника.

У меня вот в планшете настройки, — он вытащил из выдвижного ящика стола планшет, на обращённой к Василию задней стенке которого было написано: «Совершенно секретно», потыкал в него пальцами и сказал:

— Вот, я на нём поставил ускоритель 1 к 180, то есть у нас минута, там три часа. Таймер на полторы минуты выставлен был, следовательно, вы побывали в моделируемом пространстве ровно четыре с половиной часа.

— А как ещё поставить можно?

— Вообще-то это военная тайна, но вам скажу, что время — это океан, а не садовый шланг. Одна секунда может вместить очень, очень много.

***

Подполковник Олексенко искренне считал себя очень добрым и справедливым человеком. Возможно, именно поэтому он часто на службе играл роль добрейшей души человека. В пределах приказов, разумеется. Для своих подопечных, которых он в глубине души жалел, он выступал в роли «доброго следователя». Даже когда приходилось ставить им жесткие программы моделирования боевой обстановки. В центре, где он служил, проводились очень интересные психологические тесты, призванные выявить потенциальную реакцию кандидатов в непростых условиях. Многие кандидаты ломались при испытаниях в виртуальной реальности, ломая себе карьеру. Олексенко внутренне переживал это, а затем хандрил по вечерам. Ну а универсальное лекарство от этого известно…

Как только собеседование закончилось, он искренне пожелал капитану Катину удачи. Последний и сам понял, что с честью выдержал виртуальную проверку и теперь будет допущен к агентурной работе.

Олексенко принял рюмочку конька из служебного сейфа и пошёл на перекур со своим давним сослуживцем Палычем.

— Представляешь, Палыч, они теперь, чтоб кандидатов окончательно с толку сбить и чтоб туда никто шпаргалку не протащил, вставили в сценарий «Нейтральной полосы» новую легенду, — сказал Олексенко.

Они курили у окна, за которым было видно, как капитан Катин спешит к проходной института. На улице кружили красные и желтые листья. — Так вот, — продолжил Олексенко, — в сценарии теперь объясняют, что кандидат в виртуальном шлеме в войнушку играл, потом там предал чего-то и вот сейчас они его расстреляют, а его тело в шлеме впадёт в вечную кому. Это если не сознаются в том, чего не совершали.

Палыч пустил аккуратные колечки.

— Это что, — парировал он. — У меня сценарии в основном для долгоиграющих агентов. Проверяем главным образом умение ждать в условиях неопределённости. На прошлой неделе у нас тоже обновление было. Совершенно новый сценарий. Астронавты летят на Марс.

Олексенко захихикал.

— Нет, ты не смейся, не забывай, что кандидатам в основном 25—26 лет и они на полном серьёзе летят на Марс. Так вот, по сценарию капсула, где содержится кандидат, ломается. Какая-то там жидкость вытекает. И он оказывается в интересном положении. Остальные восемь членов экипажа спят летаргическим сном, а он один бодрствует. И основная проблема в том, что на Марс они прилетят не сразу, а только через 20 лет…

Олексенко с неподдельным интересом посмотрел на Палыча:

— И что кто-нибудь долетел?

— До сегодняшнего дня это никому не удавалось. Особенно с учётом того, что в трёх из восьми капсул плавают в прекрасном неглиже три астронавта женского пола: блондинка, брюнетка и рыженькая, и все весьма аппетитные. По сценарию остальные пятеро тоже все с типажами: один прекрасный рассказчик и выдумщик, другой умеет слушать и так далее.

— Слушай, и что, он все 20 лет ждал? — удивился Олексенко. — А с головой у него после этого…

— В моём проекте, Леша, всем кандидатам стирают память, поэтому даже если чего, все равно не запомнит, а очнётся нормальным. Во взгляде какая-то печаль, конечно, появится, но так ничего. Бодрячком.

Через полчаса за Олексенко с Палычем закрылась дверь контрольно-пропускного пункта секретного института под вывеской «Союз пенсионеров и ветеранов стран СНГ», и они медленно шли через лес по заваленной жёлтыми листьями широкой грунтовой дорожке туда, где слышался бодрый гудок электрички.

Стоял конец сентября, осень уже наполнила своим дыханием хрустальный воздух, было прохладно, но на голубом небе ни облачка — яркий день уходящего бабьего лета. Падающие жёлтые, красные, оранжевые листья, подгоняемые легким ветерком, медленно танцевали какой-то изысканный вальс.

Споткнувшись, Олексенко внезапно вспомнил про кандидата Палыча, который за сегодняшний рабочий день провел 20 лет в звездолёте, борясь с соблазном разбудить кого-нибудь из спящих членов экипажа. Палыч сказал, что не мешало бы ускориться: до отправления электрички оставалось восемь минут. И тут, ускоряя шаг, Олексенко впервые за всю свою жизнь очень явственно почувствовал обманчивую призрачность окружающей его реальности, включая розоватые лучи заходящего солнца и посыпанную гравием дорожку, по которой так твёрдо, по-военному, ступали его ноги.